Гришка и Митяня
Что ж за тишина такая, прямо невыносимая - думал Гришка. Хоть бы собака какая завыла, птица чирикнула, или громом небо разразилось. Куда все делись? Чего притихли? Вся деревня...
Так думал Гришка, отходя от окна. Но сев напротив Митяни, стал вдруг почему-то вглядываться в его лицо. Знакомое с детства, и, как оказалось, совсем не знакомое. «Как это его т а к!?...»
- Скажи, Митяня, чтой-то мы и в прошлый раз опять с собой не покончили? Я уже и не помню…
- …забыли про решение…
–Да уж в который раз забываем. Ничего в жизни не меняется… Значит и решение менять не будем.
Подумав, сказал: «А то Верка всё напоминает: « Покончу, покончу…а сам только пуще пьёшь и не сдохнешь никак.» Вот перед Веркой – то и стыдно. Будто вру, как не мужик. А Варюшка только шепчет: «Не говори так, мам. И не думай тоже! Мне папку жалко. Он нас даже не побил ни разу.»
Вот кто будет цветы на могилу носить. Придёт с ромашками, постоит. Небось, платье в незабудках наденет …
На немытом Гришкином лице, сквозь слёзы и пот, вдруг нарисовалась радость. Он кривил в улыбке рот. Варюшку представлял. Едва повернув голову в сторону друга, сказал соболезнуя:
- А к тебе никто не придёт. Кроме Жучки твоей.
И Митяня, как сквозь туман, разглядывал Гришкино лицо, по глубоким морщинам которого куда-то за уши растекались нескончаемые слёзы. И так горько стало Митяне, что друга больше не увидит, и как представил свою одинокую могилу…и верную Жучку, сидящую то на мокрых листьях, то на снегу, что, помолчав, сколько надо, чтоб не задохнуться, сглотнул и почти шёпотом сказал:
- А может нас в одну яму положат?
- Нее, Митяня, не надейся. Люди ведь наши злые. Не додумаются. Давай пей. А то не забудемся.
– Пей, пей… Господи! – шептал сам себе Митяня. Только бы не проснуться в вытрезвителе или в больнице… В прошлый-то раз врач так и сказал, что я стоял на краю могилы, но меня с края вытащили в жизнь…
Шевелил губами, а сил говорить не было. Помолчал. И, чуть придвинувшись к Гришке, совсем медленно продолжил:
- И велели следить за аппаратом.- Ишь ты! Так и сказали, что, если не удержусь, - прямо в могилу! А аппарат этот - кости мои. Скелет мой. Чтой-то двигает, на чтой- то опирается. А следить как, не сказали. Не пить сказали. А вот кааак не пить, промолчали… руками развели.» В жизнь вытащили…и всё…
Вечер подбирался-подбирался, но настал вдруг. За окном задождило, застучало по стёклам, прогнав тишину. Запасы от Машки Собаки ещё двумя бутылками стояли под столом. После закрытия магазина прям на коленях молили не оставить без горючего. Машка так и сказала: « Такого вы ещё не пробовали. Только сегодня принесли. Новейшее. Ещё сама не пригубляла.»
Содержимое не то сластило, не то горчило… Да какая разница, чем забыться!
- Помнишь, как мы хотели … ну, как её…? Помнишь?
– Не, не помню… ты наливай. Руки мои совсем… того…что-то я хотел…хотел… Аа! Ты ж мне друг ещё с первого класса… вот. Ты без меня не умирай.
– Нее! Не сомневайся! Уйдём от них всех вместе. Умирать лучше в среду. Погудят до воскресенья и забудут.
Пили медленно и без разговоров. Митяня сидел с открытым ртом, пить ему уже не было надобности, но Гришка честно вливал, поделив по гранёным поровну. Какая-то мысль одолевала Гришку назойливо. Мучила и не давали забыться.
- Митянь, я у тебя останусь. Только боюсь это…как его…обоссусь. Я у порога клеёнку подстелю.
Помолчал.
- А она всё, родить хочу, да родить! Слышь, говорю я ей, Митяня: ссусь я! Какого сына, говорю, тебе надо? Мне сын-собутыльник не нужен. А другово и не будет. Я этот род и закончу! Так и сказал ей!! Очень все страдали…
Что ли, спишь, Митяня?
Двигательный аппарат склонил голову Митяни в опорный – миску с квашеной капустой. Одна квашенка попала в ноздрю, и Митяня стал взрывать своим чихом содержимое миски, пока не затих.
Сгорбившись, Гришка держал голову жилистыми застывшими руками. Локти впились в край стола. Открытые глаза его смотрели на мокрый пол под табуреткой.
Хоронили друзей под воскресенье.
Машку Собаку днём позже.
