Московские встречи в августе. Художник Серджио Селари
Когда кончаются слова, начинает звучать музыка. Для меня это так. Всегда. И для тех, кто иначе не может. Музыка бесконечна. Она во мне и рядом. Степень её громкости и ритма определяет моё состояние. Музыка приходит сама, я её не заказываю. Приходит именно та, именно та! ...Именно — ТА! Когда надо меня спасти, уберечь, она тоже приходит. И я оживаю для этого мира, и этой жизни, и этого времени. Я помню её спасительный приход, когда я, трёхлетняя заика, открыла для себя великую тайну — КОГДА Я ПОЮ, Я НЕ ЗАИКАЮСЬ. Это было невероятно. 3 мая 1949 года кричала мама, у неё начались роды, её куда-то увозили, а я вдогонку растягивала слова, плакала-пела. И вдруг я поняла, что могу сказать всё на одном дыхании, без унизительной запинки...
Я не стала оперной певицей. Хотя училась для этого пять лет вокалу. Так сложилось. Сложилось ещё и то, что, прокурив свои связки (две пачки в день), я уничтожила способность извлекать хоть что-то из себя. "Полипы профессионального курильщика". Я больше не пела, будто в этом отпала необходимость. Я перестала заикаться... Много лет жила остатками возможности пропеть то, без чего просто не могла. Садилась в машину и кружилась по городу, а то заезжала в какой-нибудь уголок парка и пела, как могла, не своим голосом. Сама для себя. Когда больше не могла не петь... Если бы меня Господь спросил, что я нынче желаю больше всего на свете, я бы попросила вернуть мне голос. Тот...
В этот мой август я встретилась с Серджио. Встреча была запланирована. Списались и договорились. И вот мы сидим у МИДа в Москве.
До этого никогда не виделись. ЖЖ сосватало. Просто болтаем. Радость моя бесконечна от того, что не случилось и тени разочарования при встрече с незнакомым, в общем-то, человеком. Но я даже и представить не могла, что меня будет ожидать, когда через несколько дней я встречусь с Серджио в его доме в деревне.
Часов пять... или шесть... или семь... — до ночи звучала музыка. Несчитанное количество песен прошли через душу и сердце. Звучало всё знакомое и любимое, всё то, что десятилетия сидело, притаившись где-то глубоко-глубоко... сама не знаю, где. Каждый аккорд был как подарок мне. Но Серджио жил своей жизнью и, даря, наслаждался сам в своём мире. Голос, движение тела, мимика лица, пробегающая почти незаметная нервная судорога, всё то, что называется языком тела, первый раз в жизни предстали передо мной в свободном "полёте". Я в очередной раз поблагодарила свою природу за то, что хоть чуть, но умею читать этот язык...
Я вновь пела не своим голосом, но мне не надо было прятаться. У меня был очень понимающий свидетель, не оттого, что доброжелателен, а оттого, что сам иначе не мог. Я парила и жила здесь и сейчас. И всё пристальней вглядывалась в руки Серджио. Они скользили, как громадные пауки по клавиатуре аккордеона и мурашками отзывались на моей коже. Я видела, как что-то создаётся, я чувствовала, как это происходит, я читала карту чужого личного пространства, со всеми "да" и "нет". Вспомнила нашу поездку в метро, когда Серджио объяснял мне что-то. Я почти не слышала слов, но я видела, как его руки лепят произносимое.
Ночь прошла в коротких перебежках сна. Выручала проезжающая электричка. Проснувшийся вулкан не затихал... Утро, как и положено, оказалось мудренее вечера. Запах свежесваренного кофе, завтрак, много света из окон. Надо было возвращаться в реальность и через день — в Иерусалим. И тут произошло нечто такое, что "дороже дорогого"... Но это — уже другой рассказ.
Этот подарок висит у меня на кухне в Иерусалиме.
Символ.
