Подруга жизни

Ивана Васильевича не просто уважали, его ценили! Ну кто еще в гараже мог за пять минут поставить диагноз мотору? Жизнь он отдал этому гаражу. Лет тридцать ходил в главных механиках, а от простого рабочего не отличишь.

Семьи у Ивана Васильевича не было с той поры, как его уволили за пьянство из армии, с которой прошел он всю войну и дослужился до младшего лейтенанта. Жена уехала навсегда, понимая, что женой капитана ей не стать, что на ее имя не придет пульмановский вагон из Германии, — несбыточная мечта всех женщин гарнизона, — что среди них всех она единственная, которая будет работать. И все бы перетерпелось, да вдруг запил Иван Васильевич насмерть.

Но жизнь под откос не пошла. Вернулся в родные места, где и обосновался — до конца. Без капли горькой. Не просто завязал — забыл!

Хоть сидел с чертежами и справочниками допоздна, вставал рано и к часам шести уже открывал ворота гаража, и начинал проверять об­думанное накануне. Для него ни один мотор не был загадкой, хоть полуторка, хоть «цундап» трофейный.

На скрип ворот мигом появлялась Маруся. Она терлась о ногу, мурлыча, заглядывала в глаза и душу. И первое же ее «мяу» отзывалось в сердце Ивана Васильевича большой радостью, потому что считал ее Божьим даром. Новый день начинался.

Гараж хрипел, стучал, визжал, звенел и бухал. Маруся сладко спала на высоком подоконнике, иногда потягиваясь и глазея на происходящее. Порой, перекладывая гаечный ключ в левую руку, Иван Васильевич гладил Марусю. И как другу говорил: «Спи, спи. Небось всю ночь мышей ловила».

К обеду все затихало. Выдвигали тумбу, застилали ее газетами и выкладывали еду, все, что было по сезону. Пьяницы в гараже не уживались. Иван Васильевич был строг с этим делом. Так что мужики ели, не закусывали.

Маруся неспешно спрыгивала с подоконника и так же не спеша шла к столу. Останавливалась за спиной Ивана Васильевича, говорила свое «мяу», мол, «а вот и я». Мужики давно привыкли к ней и даже как-то уважали. Марусю жизнь воспитала, она не лезла, а ждала. Иван Васильевич отделял уголок от тре­угольного сырка и подкладывал Марусе прямо под морду, так хотел непременно лично накормить любимицу. Смотрел и умилялся, пока кто-нибудь не говорил: «Сам-то поешь. Вон как исхудал. Ешь!» Иван Васильевич что-то клал в рот, а Марусе везло во второй раз — получала картошку, политую подсолнечным маслом. И лизала минут десять.

Бесконечно дымя сигаретами, Иван Васильевич все чаще заходился кашлем. Аж глаза на лоб вылезали, так задыхался. Но к врачу не шел. Ждал осени, когда работы малость поубавится. Так и дотянул до дождей. Стал совсем плох. А пришел к врачу, сразу определили в палату. Все оказалось серьезно.

Иван Васильевич на работе как-то держался, а тут совсем раскис. Все про Марусю думал, как она будет без него обходиться. Навещающим без конца наказывал, чтоб подкармливали и не обижали.

Маруся вдруг пропала и дней десять в гараж не приходила. А тут как-то, в конце обеда, заглянула, и мужики даже удивились — так исхудала и подурнела. Дать ей было нечего. Так на крышку банки накрошили хлеба, чуть полили пивком. Что на дне бидона осталось. Маруся, как чужая, быстро все съела и выбежала вон. Теперь за обедом мужики чуть «согревались» то пивком, то самогонкой. Чем Бог послал. А стукнуть кулаком по столу было некому.

— Моя-то как там?

— Да каждый день приходит пожрать. Что сами едим, то и ей даем.

— А она скучает?

— Да кто ж ее знает. Не похоже вроде...

Маруся приходила теперь и в необеденное время. Орала громко и долго, будто плакала навзрыд или угрожала. Пока пивка не плеснут. Так и повелось. Валялась в пьяном сне где попало. А мужики что? Улыбались. Сами не просыхали.

Марусю убила упавшая болванка. Утром. По голове. И все. Женька Цветков завернул Марусю в тряпки и отнес на помойку. Чего хоронить — дождь проливной. Подумал, что надо сходить к Василию Ивановичу да как-то изловчиться словами, чтоб не сразу сообщить про грустное.

Лил дождь, листвы на деревьях не было, и осень, которая приходит за золотой, безвыходно ждала своего конца. В душе у Женьки что-то сжималось и скулило. Он понимал, что не сможет сказать про Марусю. Шел по улице и заливался не то дождем, не то слезами.

А Ивана Васильевича в палате не было. Умер. Поутру.