По грибы

Лес вдруг кончился. Одинокий грибник пересек поляну и поднялся на бугор. Хотел было присесть отдохнуть, но поскользнулся и упал. Из поливного ведра посыпались и покатились грибы. «Вот, мать честная, как ребенок упал!» — подумал мужчина. Но не разозлился, а неожиданно рассмеялся сам себе. При­строился на бугре и закурил. Огляделся вокруг и залюбовался: красотища-то какая! Взглянул на грибы: собирать — не собирать? Да ладно, решил, не мои теперь. Стал спускаться к деревне воды попить. Пройдя пол­деревни, людей не нашел да вдруг увидел всех разом у одной избы. Глядя на толпу, понял, что-то неладное тут. Тихо пристроился к деревенским и, как свой, спросил:

— Что случилось?

— Хоронють.

— А кого хоронят?

— Невесту.

— Господи! Как же это?

— А четвертого дня жених решил узнать точно — на ком женится, а невеста засопротивлялась, вот и ушла к Богу невинной.

— А эти, что стоят там, странные?

— На свадьбу приехали, не знали, что случилось, вот и расфуфырились. А ты — нездешний. Откудова?

— Алексинский.

Из дома стали выносить гроб. Все заголосили, зашумели, а расфуфыренные не знали, что делать, кривили лица и не могли придумать, как быть с подарками. Некровные были. Наконец, пошли за гробом на кладбище. У дома убиенной стало почти тихо, только изредка стучали выносимыми наружу столами и лавками. Готовились к поминкам. На столах расставляли заготовленные к свадьбе кушанья. Под деревом одиноко сидел гармонист, приехавший на свадьбу из Тулы. Назначения своего он теперь не знал.

 

Часа через два возобновился рокот. Вернулись заплаканные и обессилевшие от горя люди. Не толкаясь, расселись за столами, разлили по граненым и на минутку притихли.

— Господи! Чтоб была тебе земля пухом, ягодка ты наша! Люди добрые, ну как же это так!? — завыл отец. — Горе-то какое! У-у-у, го-о-ре-е-е...

Мать покойницы поддерживали с двух сторон за руки, то подносили бутылочку с нашатырным спиртом, то вливали в несопротивляющийся рот валерьянку. Несчастная смотрела перед собой и ничего не видела, не понимала. Плакать в голос не научилась, так и обмякала и тряслась беззвучно.

— Как звать-то? — спросили нездешнего.

— Владом.

— Как-как? Ну ладно, все равно садись. На, выпей за душу негрешную, побудь с нами.

— А кем доводилась вам покойница?

— Как это кем? Наша она, деревенская, царство ей небесное!

Поминали, закусывали, переговаривались вполголоса.

— А что теперь жениху, расстрел?

— Хм, расстрел! Больно легкая смерть — расстрел! Отдали бы нам его, уж мы с наваром расплатились бы! С гадом!

Говорящий оборвал сам себя, посмотрел в никуда, будто припоминая что-то, и тихо добавил:

— Мать с отцом жалко, да и дурака ихнего... — и сплюнул. Без злости.

Темнело. Никто не уходил. Вынесли и приспособили лампочку. Света прибавилось мало, но очертились лица сидящих, которые все говорили и пили. Уже не знали за что, и пили так, за здоровье.

— Эй, туляк! Сыграй, что ли!

Гармонист не удивился просьбе, а пару раз проветрил беззвучно гармонь и запел неожиданно высоким голосом:

Как по морю, как по морю, как по морю, морю синему

Плыла лебедь, плыла лебедь, плыла лебедь со лебятами,

Со малыми со ребятами.

Где ни взялся, где ни взялся, где ни взялся млад ясен сокол.

Враз притихли все, почти замерли.

Убил лебедь, убил лебедь, убил лебедь со лебятами,

Со малыми со ребятами...

И, не зная слов, люди стали пристраиваться к гармонисту. Шмыгая и мыча, глядя неизвестно куда, запели вдруг свои «а» и «у» дружно и горько, так ладно и в сердцах, что нездешний подумал: «Господи! Горе-то какое!» — и слез не застеснялся.